321.
(28.08.2004 00:13)
0  
СУКА
литературный киносценарий
интернет публикация подготовлена при помощи Анны Чайки
Туман туман туман — эта странная небесная субстанция осторожно, но наступательно поглощала предутренний город;
туман туман туман — как наваждение, обволакивал улицы-площади-памятники, пропитывал деревья-кусты-траву, проникал в подворотни-дворы-дома;
туман туман туман — город, оккупированный пеленой химер, был тих, умиротворен и прекрасен...
но, тревожа хрупкую гармонию утреннего мира, по проспекту с шелестящим, авиационным звуком накатывал Первый троллейбус. Он был пуст и темен: лихо вывернул на пустынную привокзальную площадь.
...электрические вокзальные часы выбивали цифры 05:55.
Заспанные пассажиры дальнего следования неприкаянно маялись по залу. У выхода на перрон толпились малочисленные встречающие.
Моросил мелкий, сетчатый дождик.
Объявили о прибытии скорого.
Неторопливо потянулись к перрону носильщики с тележками. Один из них, объезжая лужу, поскользнулся и едва не упал. Удержался за металлический поручень своего нехитрого передвижного механизма... матюгнулся...
...скорый остановился. Проводница последнего вагона лязгнула лесенкой, протерла тряпкой вагонные держатели. За ее спиной маячили двое мужчин — в плащах, шляпах, при галстуках, с "дипломатами".
— ...все торопитесь, торопитесь, — выговаривала им проводница. — Куда?.. А мне отвечать... Вот, пожалуйста, теперь...
— Ну, спасибо, тетя, — говорили двое, легко выпрыгивая из тамбура.
Поправили шляпы, повели плечами, посмотрели друг на друга, игриво ударили ладонь в ладонь.
— Ааатлично, Георгий!
— Ааатлично, Константин!
И скорым шагом пошли по перрону.
Из вагонов высыпали пассажиры с чемоданами, ящиками, баулами, мешками, запруживали пространство... суетились, кричали носильщиков, скандалили из-за носильщиков... загружали тележки.
Двое, Георгий и Константин, с брезгливыми минами были вынуждены лавировать среди этого базарного хаоса. Поджарый, чуть сутулый Константин шел вдоль кромки перрона. Внизу тускло поблескивала сталь рельсов... между шпал лежала мокрая мусорная дрянь.
На этот свободный путь выбиралась пригородная электричка... как тень.
— Эй, поберегись! Эй, в шляпе!.. — закричал трудолюбивый носильщик. — Поберегись!.. Коз-з-зел!
Константин зло оглянулся и сделал невольный, неверный шаг назад, от чрезмерно нагруженной тележки... сделал шаг и...
...нога не нашла опоры...
...человек, еще ничего не понимая, заваливался спиной в пропасть;
...взметнулось мокрое низкое небо;
...а сбоку обрушивалась выпуклая, крашенная ядовитым купоросом, неотвратимая, безжалостная механическая сила.
...туман туман туман — как наваждение, обволакивал улицы-площади-памятники, пропитывал деревья-кусты-траву, проникал в подворотни-дворы-дома...
...в домах еще спали люди...
...туман туман туман — материализующийся в медиумическую занавеску окна. Бесцветный свет сквозь нее размывал комнату. Беспокойно, сжимаясь от холода, спала женщина, и снился ей сон:
из зева метростроевского туннеля медленно и бесшумно выкатил вагон. Плыл вдоль перрона станции, как призрак... как тень. Остановился... двери открылись... и на перрон, точно на пристань, ступила босая женщина; женщина в линялом домашнем халате предприняла первый осторожный шаг... второй. Станция была пуста и бела от мрамора и больничного света люминесцентных ламп... по полу клубился эфирный туман.
Женщина пошарила в карманах халата, поймала спичечный коробок... с благостной улыбкой чиркнула спичкой и поднесла ее, искрящуюся, к облачной массе у своих ног... но спичка тотчас же, чернея, гасла. Женщина с покорной обреченностью чиркала следующую. И не замечала, как на нее находит уборщица, передвигающаяся на изломанных болезнью ногах; на лимитных плечах старухи коробился прорезиненный плащ; уборщица делала вялую попытку разогнать шваброй промороженную морось... движения пропойцы были заторможены... лицо безучастно, как маска. И вдруг — оно передергивается, уксусно скисает; из глаз исчезает похмельная накипь — на полу-то... спичечный сор... гарь. И старуха наливается дурной кровью, будто вампир, и в беззвучном оре рвет властную пасть.
...Женщина в линялом халате бежала вверх по лестничной ленте эскалатора... вверх... вверх. Но неожиданно эскалатор зажил и потянул ее вниз... вниз... вниз... к тревожному, металлорежущему звуку…
...трезвонил будильник. Женщина привычно вырвала на звон руку, однако с тяжелого сна ошиблась и смахнула со столика часовой механизм. Часы ударились о пол... и женщина бодро села на диване; глаза были закрыты — в ресницах путался сон.
Вдруг будильник издал прощальный, упокойный треск. Женщина вздрогнула, глубоко-глубоко вздохнула, как перед прыжком в неизвестное, и открыла глаза. А в них — покорность обстоятельствам, усталость, лояльность к судьбе...
...для вящей убедительности женщина потрясла разболтанным будильником, снова обреченно вздохнула и поставила часы на полку, на которой уже стояли тесным рядом... разнокалиберные будильники-будильнички-будильнища, немые свидетели прошлого.
...сладко потягиваясь, женщина подошла к окну, машинально взглянула вниз, в прозрачный двор. На мгновение застыла с распростертыми руками на фоне оконной рамы, потом устало сказала, точно плюнула:
— Чччерт!
Там, внизу, на детской площадке, на качелях сидел подозрительный в своем одиночестве человек, кутающийся в брезентовый плащ. Когда женщина в окне ругнулась, человек на качелях будто ее услышал... помотал головой... встал на ноги... и медленно побрел со двора.
У подъезда высотного, помпезного здания с визгом притормозило такси. Из нее выскочил Георгий, припадая на одну ногу, кинулся бежать к массивным, дубовым дверям...
...клацнул выключатель — мутный свет бра рассеялся по коридору. Лампадные лампы отразились в зеркале, обрамленном чугунными ветвями... И женщина, напористо набирающая номер телефона, тоже отразилась в зеркале; не понравилась самой себе, нанесла по щекам две массажные оплеухи, возмущенно закричала:
— Мужики! Время!.. Подъем!
...двери лифта открылись — из него выпал Георгий; быстрым, паническим шагом двинулся по гулкому коридорищу... быстрее... быстрее... побежал.
...в детскую входила женщина, строго выговаривала:
— Кирилл! Сколько можно повторять! Подъем!
— Ну, маа! — Кирилл, мальчишечка, лапушок, лентяшка, растеряшка, ненаглядный, вреднюля, дрых без задних ног.
— Кирррюшеня. — Мать присела, поцеловала сыновний керамический лоб. — Холодный... Пора-пора.
— Ко второму... к уроку.
— Кирилка! Вчера тоже было ко второму?..
— Чест слов, ма... У нас за-бол-бол-бол... — И отвернулся к стене, вруша.
...в огромном кабинете, филиале антикварного музея, сидел Георгий и безостановочно выговаривал, повторяя:
— ...голова как арбуз... ррраз — и в стороны!.. Бред какой-то... секунда — и все. Я бы не поверил, если бы не своими глазами... собственными... глазами.
Перед ним ходил грузноватый человек, который производил впечатление человека основательного: лоб с залысиной, роговые очки, вязаный свитер, галантерейная борода... остановился у картины, рассматривал ее, затем повернулся всем телом к собеседнику и веско сказал:
— Меня не интересует, как он, дурак, погиб. Меня интересует, почему, почему он, дурак, погиб.
...в малогабаритную спальню входила женщина, выговаривала:
— Алексей! Ну сколько можно? Мне бежать надо!
— Бги-бги, — замычал спящий муж.
— Кира в школу, Бога ради... Колбасу отвари. И за телефон... отключат же. Господи, что еще?
— Шура, все будет... — Отворачивался муж к стене. — Хорошо!..
— Будет! Будет! — отмахнулась Шурочка. — Это я от тебя сто лет слышу...
— Угу-угу-угу. — И накрыл голову подушкой.
— Колбасу, говорю, не забудь отварить. — Жена приподняла подушку над мужем. — А то потравитесь! — И вдавила подушку в супруга.
...по антикварному кабинету вышагивал грузный, основательный хозяин, остановился у стола, на столе лежал "дипломат"; щелкнули замки — "дипломат" был набит тугими пачками долларов...
— Моли Бога, что груз... у тебя... оказался, — проговорил хозяин. — Курьеры... мать вашу.
— Ну да, ну да, — забормотал Георгий. — Я понимаю...
— Понимаешь? — тихо взъярился хозяин. — Что ты понимаешь, вша?.. Случайно, говоришь?.. Поскользнулся, говоришь?
— Случайно, клянусь! — И даже хотел перекреститься.
Хозяин взглянул на него, вжавшегося в стул, жалкого, растерянного, заставил себя успокоиться.
— Случайная смерть? — переспросил. — Случайно, дружочек, только милиционер свистит в свисток, — проговорил в задумчивости.
...на стройку, чадя гарью, въезжал массивный самосвал; из-под его колес бабочкой выпорхнула Шура. Большелицый шофер погрозил ей кулаком; женщина не осталась в долгу — тоже вскинула над головой интеллигентный кулачок.
Хозяин антикварной квартиры двумя пальцами брезгливо зацепил зелененькую пачечку из "дипломата", плюхнул ее перед Георгием.
— Ничего не видел, ничего не знаешь, ничего, никому...
— Труп! — поспешил с уверениями счастливый обладатель "капусты".
— Вот именно, — хмыкнул хозяин. И плюхнул еще пачку перед носом собеседника. — И чтобы духа... в городе... не было... — И позволил себе пошутить: — И хорошо бы, в стране.
— Хорошо бы, — с готовностью хохотнул Георгий, потирая вспотевшую от переживаний шею.
— Исчезни, — поморщился хозяин антикварной квартиры и потянул руку к телефонному аппарату с деревянной, инкрустированной трубкой...
В коридоре малогабаритной квартиры, полутемном и пустом, оживает телефон; звук тревожен и настойчив... Наконец из детской вываливается заспанный Кирилка... шлепает босиком по паркету.
Потом дует, как в горн, в телефонную трубку:
— Алло... Это кто?.. Не слышно вас... А?.. Папу?.. Счас!
В переполненный пассажирами троллейбус вдавливают Шурочку; ее лицо непроницаемо, как у любого гвардии рядового страны... Троллейбус мчится по проспекту; на его крупе каллиграфическая надпись: "Синий троллейбус".
Сонный Алексей стоял у телефона, бубнил в трубку:
— Что?.. Не может быть?.. Да-да-да!.. С ума сойти!.. Поминки? Конечно, буду... буду-буду.
Троллейбус притормозил у казематного здания. Зашипели двери — пассажирский поток закружил Шурочку. Через минуту синий троллейбус, пустой-пыльный-загаженный, разворачивался на круге конечной остановки. Шура же, подгоняемая светящимися над проходной малахитовыми цифрами часов 08:55, торопилась вместе со всеми.
...в просторной кастрюле кипела вода; в бурлящей воде плавали посеревшие, с бордовым отливом шайбы колбасы. Алексей с кичливым выражением на лице тыкал их вилкой, кричал:
— Кир! Ам! Ам!
— Чего? — Сын заглянул в кухню. — Ууу! — скроил рожицу.
— Иди жрать, говорю, — и взмахнул рукой; мясистая шайба сорвалась с вилки, плюхнулась в кипяток. — Ааа, чтоб тебя разорвало!
— Опаздываю, па, — ухмыльнулся сын, — ко второму уроку, — и скрылся, а после — удар входной дверью.
Алексей снова зацепил колбасный кругляш, поднес его к носу, осторожно понюхал... передернул плечами... и стряхнул подозрительный пищепродукт в помойное ведро.
По длинному-длинному-длинному коридору шла женщина в медицинском халате. Это была Шурочка; несла в руках колбу с жидкостью, остановилась у одной из дверей. Пропала в кабинете. Снова шла по коридору; в руках — две колбы. Опять исчезла в кабинете... и опять шла по коридору; в руках — три колбы... четыре колбы... пять... шесть... семь... восемь...
Перед зеркалом прихорашивался Алексей; был в черном, строгом костюме, белой рубашке; траурный галстук. Смотрел на себя, зеркального. Улыбнулся... потом сделал печальную мину... поза скорби. Покачал головой — и вспомнил, протянул руку к телефону.
Шурочка входила в лабораторию, которая была заставлена всевозможными колбами, бутылками, бутылями и прочим. Из-за стеклянной стены слышался молоденький голосок лаборантки:
— Ой-ой, она идет... идет... Александра Михайловна! Это вас!
— Да, — сказала Шурочка в трубку. — Ты?.. Что?.. Какие еще поминки? — Помолчала, переступила с ноги на ногу. — А я-то тут при чем?.. Кирилл от рук отбивается... — Снова помолчала, сказала: — Мне твой Самсонов и все ваши дела... твои... — Прислонила трубку к груди, закатила глаза к потолку. Затем буркнула: — Ну ладно, ладно, договорились, — и швырнула трубку на аппарат.
— Муж? — сочувственно спросила молоденькая лаборантка.
— Муж, — вздохнула Шура, — который объелся... — Задумалась.
— ...груш, — подсказала девушка.
— ...колбасы, — ответила Шура.
На фасад Дома культуры рабочие пытались прикрепить фанерную наглядную агитацию, ими командовал маленький, плюгавенький коротыш с лиловой лысиной. (Как колбаса в обертке?)
— Куда? Не туда!.. Сюда! Аааа!
К нему несколько согбенно подходил Алексей.
— Здрасьте, Петр Петрович... Вешаем?
— Я б лучше сам повесился... чем это вешать.
— Обижаете, Петр Петрович, — пожал плечами Алексей. — Конечно, я мог и получше... но условия какие... походно-полевые.
— Условия, — покосился сердитым глазом директор ДК. — Пришел... уж скоро обед... И чего вырядился?.. Пришел-явился...
— Так поминки. — Поза скорби. — У друга... несчастье.
— И по мне поминки будут... С такой вашей работой.
— А по-моему... ничего... если издалека, — прищурился Алексей.
— Ааа, иди ты, ху-у-удожник! — взмахнул на него папочкой коротыш. — Работать! А еще Суриковское заканчивал.
— Петр Петрович! Не трогайте училище! Это — святое, — взлетел на ступеньки ДК Алексей. — От этих текстов... у меня руки... отсыхают... От этой жизни...
И не успел договорить, услышал истошный голос сверху:
— Падает! Поберегись!!!
Алексей юркнул в дверь Дома культуры — и тотчас же на то место, где он стоял, с орудийным хлопком громыхнул фанерный снаряд.
Светящиеся малахитовые цифры утверждали полдень: 12:55. Из проходной бежала Шурочка, сигнализируя хозяйственной сумкой, как флажком капитуляции, отправляющемуся в путь троллейбусу.
...за грязными стеклами плыл город — над струнами проводов, над деревьями, крышами висел сиреневый смог... механизированный поток транспорта... лязгающего-скрипящего-несокрушимого. Прохожие жались на тротуарах... кружили очереди у магазинов, в стеклянном гастрономе кишел люд.
...Шурочка бесстрашно, как боец, ринулась в атаку, туда, где наблюдалось наибольшее скопление покупателя. У металлического прилавка, похожего на корыто, давились за полукопченой колбасой...
Счастливая Шура, вырываясь из схватки, держала над головой колбасный фаллос.
...в кабинете директора ДК было накурено, нервно и оживленно. В который раз Алексей повторял:
— ...мать моя... вижу, летит... Не быть мне на поминках... если только на своих.
— Бывает-бывает, — качали головами рабочие. — Ветер... налетел... чтоб его.
— Да-да, ветер, — устало почесывал лысину директор. — Значит, так: наглядная агитация, часть ее, окончательно попорчена. Что делать будем?
Рабочие пожимали плечами: делать нечего, пусть художник рисует...
— Чтобы вы меня... второй раз... окончательно, — хохотнул Алексей. — Мило-мило.
— Так! — поднялся директор. — Всем присутствующим объявляю выговор. В том числе и себе!
— А мне за что? — удивился Алексей. — Что увернулся?
— Законы природы необъяснимы, но для некоторых! — поднял палец директор, имея в виду себя, разумеется. — Могут быть понятны!
Рабочие вздохнули: понятно; и стали выходить из кабинета.
— А мне вот не очень понятно! — заартачился Алексей.
— Не понимаешь? — развел куцыми ручками директор. — Милый мой друг, даже фанера не выдерживает твоего творческого, извини, потенциала.
— Ах так! — взвился Алексей. — Тогда я тоже вам все скажу, милейший Петр Петрович...
...по длинному-длинному-длинному коридору шла женщина в медицинском халате. Это была Шурочка; несла бесчисленное количество колб... Остановилась у одной из дверей. Пропала в кабинете. Снова шла по коридору... опять исчезла в кабинете... и опять шла по коридору... И с каждым входом-выходом количество колб в ее руках таяло... восемь... семь... шесть... пять... четыре... три...
Потом Шурочка стояла в опустевшей лаборатории у телефона, долго накручивала диск... нервничала... нервничала... Закричала:
— Кирилл? Ты?.. Ты где шляешься? Я звоню! Звоню!.. Уроки не сделал?.. Мы с папой задержимся. — Помолчала. Слушала, затем проговорила: — Ладно-ладно, помогу с твоими пешеходами... Там, в холодильнике, кефир... кажется. И двери никому...
На перроне метрополитеновской станции нервничал модный, моложавый человек. Это был Алексей; мял газету, считал облицовочные плитки на стене, поглядывал на скачущие цифры электронных циферблатов...
Со вселенским взвизгом, скрежетом металла о металл, порывами ветра прибывали электрички... Уходили в будущее...
Наконец сквозь пассажиропоток пробилась Шурочка, отягощенная хозяйственной сумкой и объемными пакетами.
— Прости, — выдохнула. — Наскочила на дешевый чай... Ты же любишь чай.
Муж осуждающе оглядел жену.
— Это ты на поминки собралась?.. С этими ведрами?
...двое торопливо шли через площадь, мужчина и женщина. Это были Алексей и Шура; сквозь городской шум вели напряженный супружеский диалог:
— ...мне что, тоже уволиться?.. Мне тоже все осточертело. Каждый день... каждый день... Как лошадь по кругу.
— А я тебе говорю: все будет хорошо!
— Это я уже слышала!
— Послушай...
— Ты думаешь только о себе... А ты о сыне подумал?
— Вот только об этом не надо!.. У тебя сын как щит... Ты им все время прикрываешься.
— Ну-ну, сын для тебя щит... А я кто для тебя?.. Грунтовка?
— Прекрати!..
— Жаль, что по голове фанерой не получил... может быть, поумнел бы.
— Ну знаешь...
Двое направлялись к подъезду высотного здания-дома, продолжая выяснять семейные отношения.
...в антикварной квартире оживленно скорбели. Сновали приглашенные гости... женщины на кухне спешно готовили трапезу... аккуратненький мальчуган в смокинге пальчиком тюкал клавиши пианино.
— Очень приятно, очень приятно познакомиться, — встречал Алексея и Шурочку хозяин-Самсонов. — Хотя повод, конечно, не дай Бог...
— Мне, как я понимаю, на кухню? — спрашивала Шура. — У меня помидоры... и огурцы.
— Да-да, Шурочка, будьте добры, а мы тут с вашим мужем...
— Ой, я только позвоню... Кириллу...
— Наследнику, — ответил Алексей на вопросительный взгляд Самсонова.
— Ну да-да, какие проблемы, — и подтолкнул гостя в сторону кабинета.
Женщина осталась одна, набрала номер, слушала длинные гудки и голоса:
— ...случается, и кирпич на голову...
— От судьбы, друзья, не убежишь, догонит.
— А вот с моим приятелем, Царство ему Небесное, был такой случай...
— На Бога надейся, а сам-то не плошай... По сторонам надо глядеть... и вверх.
— И упадешь в канализационный люк...
Шура вздохнула, утопила трубку в аппарат... с усилием поднялась... пошла на кухню... со своими тяжелыми сумками... из сумки торчала колбасная дубинка.
...в кабинете Самсонов открыл бар, заиграла музыкальная шкатулка, заискрились богатые бутылки, хрустальные фужеры.
— Пить-то что?
— Так, — пожал плечами Алексей.
— Ну как дела?
— Делишки...
— Погулял? — понимающе улыбнулся хозяин.
— Какое там... долги раздал... Жене только колечко... обручальное... И то сказал, что на премию.
— Все? — удивился Самсонов, откручивая пробку.
— Ага, почти, — вздохнул Алексей. — Но зато долгов нет... почти.
— За все надо платить, — согласился хозяин кабинета. — Я вот что хотел спросить: ты ничего такого не замечал?..
— В каком смысле?
— Ну там: странные звонки, странные происшествия?
— Ха! Происшествия! — хохотнул Алексей. — Сегодня меня чуть не убило... щитом фанерным.
— Ааа, черррт! — Рука Самсонова дрогнула, на стол из бутылки выплеснулась темная, наспиртованная жидкость. — Как не убило? — переспросил, меняясь в лице.
— Ну, говорю, щитом... там в нем пуда два... если бы...
У Самсонова непроизвольно отпала челюсть.
...маленький, аккуратненький мальчуган в смокинге играл на пианино "музыку уюта". Гости притихли, кто-то сидел за столом, вяло ковыряясь в пище, кто-то курил на балконе, кто-то шушукался на кухне... Шурочка, прислонившись к музыкальному инструменту, во все глаза смотрела на бегающие хрупкие пальцы ребенка... Рядом с маленьким пианистом стоял благородный, с проседью мужчина, перелистывал ноты... Покачивал головой в такт музыке... И вот мальчик закончил игру... поклонился присутствующим...
— Ой, какой! — восхитилась Шурочка. — Это ваш внук?
— Это мой сын, — невозмутимо ответил Благородный.
— Да?.. Ой, какой хороший мальчик, — поспешно проговорила Шура. — А мой... в голове одно: футбол-хоккей... Господи, сколько же времени?.. — И спросила: — Уже поздно?.. А он с вами?
— А он всегда со мной, — ответил Благородный, складывая ноты в папку.
...в кабинете горячились двое, Самсонов и Алексей:
— Извините, Федор Кузьмич, но я еще с ума не сошел... Завещание писать... милое дело... во цвете лет...
— Алексей, это чистая формальность! У меня должны быть гарантии... А если на тебя опять щит?..
— Тогда точно упадет.
— Ага. Я буду стоять на крыше и на тебя сбрасывать?..
— Не знаю, не знаю...
— Ладно... Ты пишешь завещание в мою пользу... а я тебе десять... нет, пятнадцать штук... баксов.
— Жизнь моя в сто раз дороже стоит, Федор Кузьмич.
— Слушай, ты... я бы тебе сказал, сколько она стоит...
...а в это время Благородный прощался с Шурочкой, вел за руку сына.
— Мы уж по-английски... Тихо-тихо... шмыг... шмыг.
— Всего хорошего, — улыбалась мальчику Шура.
Тот строго кивнул ей. Женщина млела от восхищения.
Потом Благородный с мальчиком вышел в объемный коридор, медленно направился к вешалке; искал плащи... Из кабинета доносились возбужденные голоса:
— Или тогда возвращай все к чертовой матери... И штуки тоже... В двадцать четыре часа.
— Папочку, пожалуйста... Не жалко... а вот... штуки...
— А это меня не интересует!.. И с процентами чтобы вернул.
— Ааа, разбежался.
— Да я из тебя...
— Руки!..
— Ладно, пойди... проспись... а завтра поговорим.
— Ой-ой, не очень я испугался...
Благородный мужчина запаковал в непромокаемый плащ сына, щелкнул замком — и они пропали за дверью.
...двери троллейбуса с шипением открылись — и в темное его нутро впал Алексей, а за ним поднялась Шура. Двери закрылись, и машина покатила по ночному проспекту.
— Алексей, возьми себя в руки, — косилась Шура в сторону малочисленных пассажиров. — Сколько можно... свинья.
— Шурик, все будет... Я их за горло возьму... Я тебе подарил кольцо... обручальное?
— Отстань!
— Еще подарю!
— Дурак!
— И ты против меня?.. А ему не отдам... ха-ха... ты знаешь, чем обладаешь... тссс!.. Военная тайна.
— О Господи, мама моя... Нажрался...
— А я имею право... я сам чуть покойником не стал...
— Ой, как ты мне...
Троллейбус остановился у светофора. Рубиновый свет залил салон. Неожиданно перед машиной пролетела ночная птица — нет, это была не птица: пробежал невнятный человек, пропал в тени домов; через мгновение с порхающим звуком промелькнули люди... четыре... пять... или шесть?.. или это были птицы?
— Ночная жизнь большого города, — хмыкнул Алексей. — Мне такая жизнь не нравится... Или нравится?
Двое входили в подъезд панельного дома. Лифт не работал, о чем сообщала трафаретка. Алексей чертыхнулся, Шура молча шагнула в пыльный угол... Кабина наполнилась энергией и светом... двери лифта...
...открылись и на лестничную клетку выбрались Алексей и Шура... которая поймала ключи в сумке... и протянула руку к замку... замок был поврежден... а на двери вмятины от насильственных усилий. От ужаса Шурочку повело, сумка... на пол... А дверь свободно открылась...
...мать металась по комнатам, везде пылал свет... вбежала на кухню...
— Алексей! Ну что же это такое?.. Кирилл! — закричала. — Кирилл, — проговорила. — Кирилл, — прошептала и в полуобморочном состоянии.
— Здесь он, здесь! — услышала возбужденно-радостный возглас мужа.
...сын, устроившись на двух подушках, сладко спал в ванне... От счастья Шурочка задохнулась, всхлипнула... выхватила сына... принялась тискать.
— Дурачок ты мой... ну что же это такое? Что случилось? Замок...
— Я... я ключи... куда-то...
— Потерял?
— Угу... нет их... а дядя Вова открыл.
— Ох, этот дядя Вова, — проговорил Алексей у двери. — Рабочий класс... все по-простому... хрясь!..
— Помолчал бы, — уносила сына в детскую, уложила в постель.
— Ма, не уходи, — попросил, полусонный, беззащитный, нежный.
— Не уйду, не уйду...
Сын заснул, мать осторожно и устало прилегла рядом —
...босая женщина в линялом домашнем халате поджигала туман... спички гасли... и она отбрасывала обгоревшие черенки... Вдруг лицо женщины исказилось от ужаса: на нее наезжал механизированный монстр для уборки станционных полов, которым управляла старуха в нищенской одежде... старуха хохотала беззубым ртом.
...Женщина спрыгнула с перрона и побежала по шпалам... задыхалась от ужаса... оглянулась; на нее накатывала дрезина с омерзительной старухой... Женщина, размахнувшись, швырнула в ее сторону коробок спичек... дрезина остановилась и поехала назад... женщина облегченно вздохнула, не видя, как за ее спиной неотвратимо надвигается вагон, наполненный кишащей людской массой —
... — Господи! — вскинулась со сна Шурочка и увидела, как медленно и страшно открывается дверь комнаты... словно надвигался вагон... входил Кирилл; глаза его были закрыты, и поэтому руки он держал перед собой.
— Мама, мамочка?.. Ты где, моя мамочка?
Женщина потянулась к сыну... ухватила пустоту...
— Ааа! — закричала в ужасе и проснулась.
За плечо теребил Кирилл, аккуратненький, чистенький, тепленький школьник.
— Ма!.. Дай ключи.
— Кирша... ты меня... — Принялась тискать сына, поцеловала в лоб. — Холодный...
— Ну, ма, — вырвался тот. — Я что, маленький?
— Ты растеряха-потеряха.
— Ма, ну дай ключи.
— Возьми у папы.
— А он кричать будет.
— Не будет.
— Будет.
— Я буду кричать! — И побежала в коридор. И тут же вернулась, потроша карманы пиджака мужа... Вырвала записную книжку, мятый носовой платок... пачку вощеной бумаги... бросила все это на письменный стол... звякнули ключи. — На!.. И не терять! И отпусти мою душу, — упала на детскую кровать, закрыла глаза; сын с привычной невозмутимостью удалился.
Потом... еще с закрытыми глазами... потянула руку к письменному столу... нащупала странную пачку в банковском переплете... открыла глаза...
... — Алексей! Это что?! — ворвалась в спальню Шурочка; находку зажимала в кулаке.
— Мда-мда-мда, — просыпался супруг.
— Что? Это? Такое?
— Где?
— Это?
— Кулачок... твой.
— Не валяй дурака.
— Ну, деньги, — признался Алексей. — Иностранные.
— Ддденьги? — задохнулась от возмущения Шура. — Я каждую копеечку... каждый день...
— Погоди, мать...
— Как тебе не стыдно?
— Да это отходные... увольнительные, — соврал муж.
— Да?
— Я же сказал, что еще куплю тебе кольцо... И еще долги надо отдать.
— Так, во-о-от это я взяла на кольцо, — решительно проговорила Шура, вырывая из пачки несколько жестких купюр.
— Александра! Долги прежде всего!..
— Нет уж! Хватит!.. Ты хочешь, чтобы я была старая... страшная.
— Ничего я не хочу...
— Вот именно: ничего, — взвилась Шурочка. — Я устала так жить... устала.
— Ну потерпи...
— Не хочу... и не буду. — Спрятала руку с долларами за спину. — Хочу быть женщиной! А не приложением к мужу и колбам!.. Все!
...на детских качелях сидел взрослый человек в брезентовом плаще... Из подъезда выходила Шура... увидела странного субъекта, решительно направилась к нему... Человек обмер... смущенная до крайности улыбка... на простодушном лице неподдельная радость от встречи. Женщина поинтересовалась устало, жестко:
— Опять за свое, Тима?
Мужчина молчал, виновато улыбаясь.
— Вернулся из великого похода?
Не отвечал, смущенно улыбаясь.
— Иди лучше... Тимофей... домой.
Тот упрямо продолжал молчать, смотрел на женщину, как на икону.
— Иди, иди... иди... — неопределенно махнула рукой Шурочка, продолжая путь. — И больше не приходи... не надо... — И уже не оглядывалась.
А странный мужчина по имени Тима-Тимофей, вполне удовлетворенный ходом событий, аккуратно, буквально на всю площадку разложил плащ-палатку и принялся ее профессионально скручивать.
...в своем маленьком кабинете нервничал Алексей; выдвигал ящики стола, перелистывал папки, кинулся к книжной полке, запотрошил книги.
— Что за... Не может быть?.. Где же они?.. Ааай!.. — ударился ногой о выдвинутый ящик. — Жизнь моя!.. Но кто мог взять? Сосед дядя Вова?.. Тьфу... Сойти с ума!
И рылся, рылся в бумагах, папках, книгах, уже не пытаясь соблюдать порядок... пополз на коленях...
Универсальный магазин был окружен колониальной стеной самодельных продавцов и покупателей. Птичий гомон висел над площадью; желтый, как лимон, милицейский уазик походил на островок в разбушевавшемся море... Шурочка со страстным любопытством... в этой бурной стихии...
Вдруг возник женский галдеж:
— Косметика!.. метика!.. выбросили!.. Тени... пудррра!.. раррра!.. уррра!
В огромном антикварном кабинете затренькал телефон. Рука человека уверенно легла на деревянную инкрустированную трубку.
...Самсонов держал трубку у лица, самодовольно жевал губами.
— Ну... то-то... так лучше будет... И для тебя... И для меня... Можешь подъехать, — наливал в фужер минеральную воду. — Да, чуть не забыл... Папочку-то прихвати... — Поднес к губам наполненный кипящей жидкостью фужер, но рука дрогнула от крика: — Что?.. Что ты говоришь? — Облился минеральной водой. — Слушай, гнуссссь!.. Я из тебя!.. — Закричал страшно: — Убью!!! — и со всех сил шарахнул хрустальный фужер в стену.
Шурочка беззаботно шла по городу, останавливалась у всевозможных ларьков, палаток... купила торт... купила мужскую сорочку... купила туалетную бумагу... купила банку огурцов...
Самсонов некоторое время сидел неподвижно, смотрел на стену, где распласталось мокрое, безобразное пятно. Потом решительно взялся за телефонную трубку, набрал номер, проговорил:
— Это я. Есть работа. Срочная. Треть ваша.
Шура привычно нырнула через дыру в заборе. Как эквилибристка, шла по дощечкам-кирпичам-камням, втоптанным в грязь. Стройка бездействовала по причине выходного...
...в малогабаритном коридоре зазвонил телефон. Алексей выскочил из умеренно разгромленной комнаты, поднял трубку и опешил:
— Чего? Кто это?.. Вы что там, спятили?.. А пшшшли вы!.. — бросил трубку.
Телефон снова ожил. Тогда Алексей отключил аппарат... беспокойно подошел к входной двери. Напряженно гудел лифт. Остановился. Алексей отпрянул от двери, затем на цыпочках... к "глазку"... облегченно вздохнул: маячила искаженная фигура жены.
...— Ооо! Что-то в лесу большое сдохло: муж жену встречает у порога, — хмыкнула Шура, передавая свертки, сумки, пакеты.
— Слушай, — говорил Алексей, относя покупки на кухню. — Ты не видела такой папочки... пурпурной.
— А что, собственно, происходит? — удивилась беспорядку. — Тебя одного нельзя оставлять... как Кирилла.
— Саша, я спрашиваю: ты не видела папки... такой... Это... это очень серьезно.
— Не видела... никакой. Доигрался со своими делами-делишками?
— Шура, только не надо, а? — вскричал Алексей, хватаясь за голову.
— Нет, надо. — Положила под струю мороженый, синюшный труп курицы... открыла банку с огурцами. — Ты думаешь, я ничего не замечаю...
— Что ты замечаешь?! — из комнаты проорал муж. — Что?!
— Побольше бы честно работал, поменьше бы на поминках болтался.
— Бы!.. бы!.. бы!.. Черт, и дома покоя нет!
— Вот-вот, пойди за хлебом, — спокойно указала Шурочка.
...из подъезда осторожно вышел Алексей, внимательно посмотрел по сторонам... юркнул на тропинку в зарослях еще не опавшей листвы.
Шура проходила мимо телефона — с удивлением обнаружила, что он отключен. Включила, набрала трехзначный номер — время: 13:55. Сделала шаг в сторону... Телефон ожил, затрезвонил: дринь-дринь-дринь!.. Вернулась, подняла трубку... машинально включила бра... смотрела на себя...
— Алло? Фильм? Какой фильм?.. Ааа, нет, вы ошиблись... квартира... — И выключила свет.
...подходила к окну, подносила к губам огуречную медальку... увидела: у дальнего дома вместе с друзьями появился Кирилл... шалопайка... растеряшка... единственный... болтал ранцем.
И уже хотела отойти — как вдруг из машины двое. Нависли над ребятней... что-то говорили... спрашивали?.. Потом показали на окно. А в окне — она... она... она...
— Кирилл, — зашептала в ужасе... теплое, пыльное стекло... — Кирилл, — заголосила в ужасе... рвала ручки рамы... с подоконника... цветочные горшки, банки с вареньем, кефирные бутылки. — Кирилл! — закричала в ужасе... и показалось, что выпадает из окна.
В погожем небе плавали птицы.
...растрепанная, в домашнем халатике выбегала из подъезда женщина. А навстречу ей вольным шагом шел Алексей. Удивленно улыбнулся:
— Ты что? На пожар?
— Кирилла! Кирилла!.. Украли!.. — и, обессиленная, упала в объятия мужа. — На машине... двое...
— Что? — поменялся в лице. — Не может быть! — Испуганно осмотрелся. — Это кто-то пошутил... Мои друзья... Или просто покатать взяли.
— Да? — с надеждой спросила.
— Ну, конечно; пошли, пошли; сейчас все выясним, — и повел жену в дом.
В квартире трезвонил телефон — Алексей первым выскочил из лифта, рванул дверь, подбежал к аппарату.
— Алло! Я слушаю вас... Что?.. Слушайте, вы... Я в милицию уже заявил... Я вас... Вы за все ответите!.. — опустил трубку.
— В чем дело? — смертельно устало спросила Шура, стояла в дверном проеме: лица не было видно.
— Какие-то сволочи... Бред какой-то... Что-то там требуют... — и заметно вздрогнул, когда снова ожил телефон.
— Я сама, — проговорила женщина. — Да? — сказала в телефонную трубку, включила светильник. — Что? — и выключила свет.
Размытые силуэты людей.
— Сколько? — переспросила и включила бра; отразилась в зеркале. — У нас... у нас... — Вывалила из кошелька монеты, считала. — У нас тридцать три рубля. — Взяла черепаховый гребень, сжала в пальцах... слушала, что ей говорят, смотрела пристально на себя в зеркало... выключила свет... услышала свой спокойный голос: — Милиция? Какая милиция?.. Ааа, хорошо... Нет, я не хочу получить сына на тридцать три рубля. Я хочу услышать его... Алло?
И включила лампу. Волосы покрылись серебристо-никелевым налетом... принялась тщательно расчесывать их гребнем... и смотреть на себя, как в воду..
Алексея в коридоре не было.
Он сидел в кабинете и в очередной раз перерывал бумажный хлам.
... — Что будем делать? — ровным, чересчур спокойным голосом спрашивала Шура, стояла у окна, из-за шторы наблюдала за двором.
— Шурочка, ты не волнуйся, я все устрою, — нервно одевался Алексей. — Все улажу... Сейчас... съезжу...
— Это связано с твоими делами?
— Нет... В смысле что?
— Все!
— Я ничего не понимаю, Шура, честное слово... Мне просто могут, я надеюсь, помочь... в этом... деле...
— Я тебе не верю, — сказала.
— Шура!
— Я тебе не верю, — повторила.
...женщина перебирала мертвые куски будильников... переставляла, будто в надежде вернуть время... Была одна... одна... одна.
Дринь, дринь, дринь!
Шура поднесла будильник к уху... Нет, трезвонил телефон... И Шура шла к телефону... подняла трубку.
— Да... Кирилл? — Рука сжала гребень — зубья захрустели ломаясь. — Как дела? Не голодный?.. Мороженое?.. Не простудись, — молчала. — Да, я по
|
